Шестерка по «мове»
Я родилась в самом лучшем беларуском городе (название которого я не могу раскрывать в целях безопасности). Я не очень люблю вспоминать детство, но могу сказать, что благодаря многим событиям именно с тех лет у меня выработалась стрессоустойчивость, которая не раз меня выручала. Я интересовалась литературой и проглатывала огромное количество книг, думала связать свою жизнь с филологией. Однако также мне нравилась история. Бабушка учила меня ей в своей интерпретации, и поэтому в детстве у меня были дискуссии на достаточно специфические темы: кто прав в Гражданской войне, преступник ли Николай II и герои ли белые генералы?
Темы эти, как можно заметить, имели пророссийскую направленность. О беларуской истории в детстве я мало что знала, поскольку по национальности часть моей семьи украинцы, а часть русские, поэтому я не сразу осознала себя беларуской.
Тем не менее, в лет 10 мне показалось странным, что в Беларуси все говорят на русском. Бабушке я сказала примерно следующее: если мы совсем не будем говорить на беларуском, он умрёт. Бабушка, родившаяся в России и считающая себя русской, беларуский знала (и знает) на уровне понимания. С ролью языка соглашалась и говорила, что беларуский очень красивый.
Признаюсь, что мне было стыдно в детстве говорить на беларуском, потому что это считалось «колхозом». Сейчас, когда я говорю о роли родного языка, мама припоминает мне «шестерку» в средней школе.
Беларуский как один из способов коммуникации в моей жизни появился в университете. В конце школы я была типичной «ябатькой». Как-то учительница устроила дебаты на тему декрета о тунеядстве. Я, основываясь на том, что слышала в семье, доказывала всему классу, почему это правильный закон. Искренне надеюсь, что время стерло это событие из памяти моих одноклассников и одноклассниц.
Изначально я не планировала связывать жизнь с историческим факультетом, но как-то у нас был урок истории, и на замену пришла учительница. Меня поразили её энергия и рассуждения. Поэтому, как и многие важные решения в моей жизни, выбор поступать на истфак я приняла за пять минут и потом ни разу об этом не пожалела.
Разбудить в себе беларуску
Истфак — это место, где меня научили двум вещам: думать и пить. Пришла я туда скромной ябатькой, а на момент отчисления, судя по поведению администрации, была настоящей угрозой для беларуской государственности. Возможно, если бы меня не отчислили, то режим бы пал. Но обо всем этом по порядку.
На истфаке я начала вести активную студенческую жизнь. Стала старостой и принялась активно участвовать в тех факультетских мероприятиях, которые не были связаны с пропагандой режима. На первом курсе я познакомилась с огромным количеством людей, которых принято называть «свядомымi». Так, в моей красно-зеленой картине мира стали появляться «белые» пятна. К концу первого курса я уже понимала, что выборы сфальсифицированы, Лукашенко – это диктатор, а в стране происходит черти что. А еще меня очень волновала тема интеграции с Россией.
Важно сказать, что на истфаке я общалась с очень разными людьми. Часто в общежитии шла дискуссия на тему происходящего в стране, и взгляды очень разнились. При этом я наблюдала, что, например, монархист и сталинист не набрасывались друг на друга с кулаками. Меня также удивляло, что кто-то в наше время может придерживаться таких специфических взглядов, но истфак приучает к разнообразию.
Ещё до выборов я понимала, что ситуация в стране не является нормальной, но считала, что именно образование и люди с критическим мышлением могут что-то изменить. Планировала после окончания бакалавриата идти в магистратуру и аспирантуру, при этом хотелось попробовать себя в роли школьного учителя – мне казалось, что молодежь в системе образования может дать детям другую позицию.
РОВД, Окрестино, кабинет декана
Эти и другие планы накрылись медным тазом в 2020 году.
Задержание Виктора Бабарико стало для меня отправной точкой. Изначально я не планировала выходить на акцию, которая была в день его ареста, а решила просто прогуляться мимо. Сигналили машины, люди им хлопали.
В какой-то момент я проходила мимо автобусной остановки. Шедший мне на встречу мужчина сказал: — Сейчас будут хватать.
Я прошла вперёд 15 метров и оглянулась: остановился милицейский бус, оттуда выбежали силовики и задержали человека. Позже, на углу, когда люди снова начали хлопать в ладоши, я нашла в себе силы к ним присоединиться. В тот момент я почувствовала невероятное воодушевление.
Я записалась наблюдателем на выборы. Разумеется, в официальные наблюдатели меня не пустили, сказали, что я буду «в запасе». Передо мной «в запасе» уже было большое количество людей. По итогу, в первый день досрочного голосования я и ещё несколько человек стояли под кабинетом и считали явку. На участок пришло 34 человека. В конце вечера, в вывешенном протоколе, была указана явка в 210 человек. Эта увлекательная математика нас впечатлила, и коллеги дали комментарий в прессу. На следующий день из здания нас «попросил» уйти милиционер.
С 9 по 11 августа я не участвовала в протестах по семейным обстоятельствам. Меня останавливало то, что я не хотела расстраивать маму и бабушку, но не выйти было для меня тогда невозможным. В эти три дня были избиты несколько моих знакомых, одного из них задержали. И я, и окружающие были шокированы жестокостью. На первый воскресный марш 16 августа я вышла с чувством собственной правоты.
В университете тогда были каникулы, поэтому не со всеми ребятами была связь. Было трудно представить общую картину. Кто-то выходил, кто-то был против насилия и фальсификаций, но выйти боялся.
Мое первое задержание произошло спустя несколько месяцев. На не самый многочисленный марш подъехало несколько машин ОМОНа и оттуда выскочили не очень приветливые ребята. Меня задержали «культурно»: спросили, пойду ли сама. На мою попытку сбросить флаг (проскользнула мысль, что с флагом будет больше проблем) омоновец «заботливо» накинул мне его обратно на плечи.
Меня посадили в небольшую машину, другой сотрудник подвёл ещё одну девочку. Нам приказали садиться. Было свободно только одно место, а нас было двое, сбоку лежала какая-то амуниция, из неё торчал пистолет. Я автоматически села на все это. Реакция сотрудника не заставила себя ждать:
—Ты что дура? На неё садись.
В итоге я сидела на коленях у незнакомой мне девушки.
— Тебе не тяжело? – обеспокоено поинтересовалась я
— Да нет, не переживай.
В какой-то момент я случайно посмотрела на лежащее рядом оружие. Честно говоря, я до сих пор не понимаю, как можно так бесхозно оставлять амуницию, когда вы участвуете в задержаниях. Сотрудник взгляд заметил:
— Стрелять будешь?
Я не знала, что ответить и сказала правду:
— Я не умею.
Потеряв интерес к этому разговору, сотрудник отвернулся. Вскоре в машину сел его коллега. Как я поняла, один из протестующих пытался вырваться и случайно задел его локтем и разбил бровь.
Он был очень злой:
— Лица вниз!
Мы опустили лица. По контексту разговора было понятно, что он снимает маску, а его коллега осматривает ему лицо.
Позже на этой машине нас подвезли к автозаку, который был уже переполнен, в основном молодыми людьми. Один из омоновцев безошибочно угадал во мне интересную собеседницу и начал диалог. Всё закончилось тем, что я пошутила, и засмеялись все, кроме него.
Он спросил:
— Вам смешно?
Я решила, что мои комедийные способности стоит приберечь до РУВД, поэтому замолчала. Парень, сидящий на полу, попросил ослабить стяжку, которой у него были связаны руки. Просьбу проигнорировали. Одна из девочек словила что-то вроде панической атаки. Мы начали просить, чтобы ей дали воду. Воду протянули, но она от нее отказалась.
Вскоре мы доехали до РУВД. Людей там было много. Некоторые из них были помечены краской. Как выяснилось, это было посланием РУВД от ОМОНа с просьбой уделить этим задержанным «особое» внимание.
Нас несколько часов держали в районном управлении. Один из работников сказал мне, что Нехта пидор, а я выхожу на марши за Нехту. Я, вступив в этот увлекательный диалог, попробовала обозначить, что к ЛГБТК+ я отношусь хорошо, а выхожу протестовать не за Нехту, а за справедливость. Далее у нас была небольшая дискуссия о государственных символах, во время которой я прочитала лекцию о бчб флаге.
Вот цитата одного из сотрудников, которая характеризует весь этот замечательный разговор:
— Да, он 80% не набрал. Но 60% точно набрал!
Один из милиционеров отвёл меня в туалет со словами:
— Мог бы тебя шокировать и отвести в плохой туалет, но отведу в нормальный.
Один из начальников разрешил принять передачи от чьих-то близких и раздал нам еду. Позже я узнала, что одного из мальчиков уводили, чтобы побить. Мне дали позвонить матери и сообщить, что я задержана. Мне не было страшно, но я беспокоилась за то, как перенесёт это бабушка.
Вечером нас отвезли на Окрестино. Там я быстро подружилась с двумя девочками. В целом, в камере мы очень часто говорили на какие-то политические темы и дискутировали. Заключение все переносили по-разному, поэтому иногда возникали ссоры.
Один раз меня отвели на разговор с каким-то силовиком. Сейчас могу сделать вывод, что это был работник ГУБОПиКа. Он интересовался самыми активными ребятами в моём университете. Я отвечала, что в университете со мной никто не общается, поэтому ничего сказать я не могу. Сотрудник ответил, что я так ничего и не поняла.
Иногда меня охватывало дикое волнение за бабушку. Я очень боялась, что она умрёт. Девочка, с которой я подружилась, очень меня поддерживала. Мы сблизились со скоростью света – такие условия этому способствуют.
Задержали нас на выходных, поэтому суд был не сразу. Перед судом пришел милиционер, который выступал против нас свидетелем. Мы дали ему номера близких, чтобы он им позвонил. Я очень просила узнать про бабушку. Моим родным он так и не позвонил, но у меня есть смутное воспоминание, что кому-то из родных сокамерниц он все же набрал.
Суд был цирком. На нем зачитывали мои положительные характеристики из университета (надо отдать должное в этом администрации, она их подписала). Мне было очень неловко всё это слушать, а ещё я беспокоилась, что пропущу обед (еда там жуткая, но это было лучше чем ничего).
До меня всем присудили по 10 суток и я не думала, что у меня будет что-то другое. У меня единственной был адвокат (что было совершенно излишне, но семья перепугалась), поэтому заседание затянулось. Суд шёл по скайпу: судью я не видела, нормально слышала только адвоката.
В итоге, получив срок в 10 суток, я вернулась в камеру.
Чего мы хотели и почему вышли? Все в камере были студентками. Мы очень активно обсуждали происходящее. Многие вышли именно против насилия. Взгляды людей из оппозиционно настроенных семей были более радикальными. Мы часто спорили на тему проявления насилия по отношению к силовым структурам. Почти все на тот момент были за мирный протест.
Какое-то время мы провели на Окрестино. В тот день, когда нам должны были принести передачи, нас разбудили и сказали, что перевозят.
Сначала мы не знали, куда нас везут, пока один из сотрудников не обронил слово: «Барановичи». Мы подумали, что он шутит, но, как выяснилось, нас действительно везли в Барановичи. В «стакане», в котором нас перевозили, мы пели «Грай», пока нам не постучали в дверь.
Какое-то время с нами через скважину разговорился омоновец. Выяснилось, что он земляк одной из девочек и, судя по всему, её знает, слишком уж удивился, услышав её фамилию. Свою он ей так и не назвал.
В Барановичах мы провели пять дней и нас опустили. Меня встречала мама и сказала, что нам нужно ехать обязательно на факультет, потому что меня там ждут. В итоге расстроившись, что душ мне в ближайшее время не светит, мы с ещё одной бывшей арестанткой-студенткой двинулись в сторону Минска.
По дороге мы вдевали шнурки в ботинки.
— Декан очень просил тебя не устраивать никаких акций.
— Мама, какие акции? У меня телефон даже арестован.
— Ну все равно. Они очень просили.
В итоге, перекусив на заправке и покурив, мы поехали сначала за телефонами (нам их не отдали, а сказали приходить позже), а потом на факультет.
Я чувствовала себя очень неловко. За 10 дней я отвыкла от нормального мира, была уставшей и единственное, о чем мечтала – это комната с выключенным светом, в которой можно поспать. Одногруппники встретили меня очень тепло. Я знала, что обо мне переживают, потому что мне в Барановичи пришла пачка из 15 писем, в том числе и от преподавателей. Потом выяснилось, что письма написал весь мой курс, но часть из них до меня, к сожалению, не дошла.
Ребята встретили меня в коридоре. Мы очень тепло пообщались. Не могу вдаваться в подробности, но многие педагоги проявили потрясающую чуткость. Долго разговаривать мне не удалось, поскольку меня ждала администрация. Я не очень хотела этого разговора, поскольку мечтала выспаться и помыться. Я 10 дней не была в нормальном душе. Для того, чтобы мыться, мы использовали бутылку, в которую набирали воду из-под крана, делали это над туалетом.
Вопрос гигиены заинтересовал и заместительницу декана. Она спросила у меня:
— А как там у вас было с гигиеной?
Декан читал долгую и пространную речь о том, что ему очень жаль, что его студентов используют в своих целях. Я была не в самом лучшем состоянии, поэтому ответила согласием на их просьбу написать объяснительную, почему я пропустила занятия. Они пообещали, что отчисления не будет и я отделаюсь замечанием. Отдам должное, в тот период меня, действительно, не отчислили.
Хочу отметить солидарность среди студентов. Так как часть занятий была онлайн, во время моего ареста однокурсники заходили на учебную платформу с моего аккаунта, чтобы создать вид моего присутствия на занятиях. Кто-то рассказал, что на одну лекцию я зарегистрировалась пять раз.
Спустя какое-то время после того, как я вышла из заключения, к нам в ВУЗ приезжала Качанова. Как я поняла позже, к ней на встречу позвали всех «протестных». Видимо, она считала, что сила её харизмы сможет переломить тлетворное влияние Запада, под которое мы несомненно попали. Но закончилось всё достаточно комично. На заявления студентов из разряда: «На моем участке были фальсификации», она отвечала: «Ну, а на моём не было».
На её фразу «Лукашенко — великий политик», я решила поинтересоваться, почему при великом политике такие маленькие пенсии. На мой вопрос Кочанова ответила, что её мать ела лебеду.
Нет протокола - нет задержания
Тем не менее, первое время после возвращения в университет мне было сложно. У меня нарушился сон, повысилась тревожность. Два месяца я «отходила» от этого состояния. На протесты выходить я перестала, потому что переживала за семью. Но потом вступила в независимый студенческий профсоюз, чтобы продолжать отстаивать свои взгляды.
В итоге мы решили организовать конференцию независимых студенческих профсоюзов. 5 марта 2021 года я и еще какое-то количество людей собрались в бизнес-центре «Имагуру». Меня попросили посидеть на регистрации, на что я шутливо ответила: «Так что, омоновцы меня первую вязать будут?». Так оно и случилось. Думаю, шутить мне противопоказано.
Когда я хотела пойти и присоединиться к остальным наверху, к зданию подъехало несколько машин, оттуда вышли мужчины в масках и зашли в помещение.
— Где профсоюзы? - спросили у меня, видимо, приняв меня за работницу бизнес-центра. Решив, что это их задержит, я пожала плечами. После чего они обратились к девушке на ресепшене, а я побежала наверх. Однако силовики меня обогнали. В итоге получилось, что я забежала в зал прямо за ними. Было неловко - у меня сложилось ощущение, будто я с ними заодно.
— Работает милиция! Лицом к стене.
В итоге я спокойно обошла силовиков, и стала лицом к стене вместе с задержанными. Чуть позже, ко мне подошел один из силовиков и спросил:
— Это ты нас «заселяла»?
Очевидно, он имел в виду, я ли «не знала», где профсоюзы. Я не понимала тюремного жаргона, поэтому растерялась. В итоге он записал мою фамилию с бэйджа.
Позже нас развезли по разным РУВД. Были допросы. Большинство участников отпустили, но несколько человек получили административный арест.
Так как официального протокола задержания на меня не было, юристы посоветовали на факультете ничего не подписывать – нет протокола, нет задержания. Это я и транслировала администрации, когда там попросили меня предоставить объяснительную. Они сказали мне, что документ точно придет, и лучше написать заранее. Я сказала, что когда придет, тогда и поговорим. Документа я жду до сих пор.
Отчисление
Это стало началом моего конца на факультете. В мае ко мне в общежитие приехала заместительница декана и сказала, что оттуда (кивнула она вверх) ей сообщили, что мне лучше отчислиться по собственному желанию.
Я отказалась и решила сдавать сессию. В итоге один из экзаменов у меня принимал заместитель декана. Несмотря на то, что училась я хорошо, он отправил меня на пересдачу. При этом экзамен удалось сдать студенту, который не смог нормально назвать даже даты Второй мировой войны.
Далее несколько месяцев была эпопея, состоящая из различных манипуляций, обмана и давления. Администрация прятала свои действия за формулировкой «мы хотим тебе помочь». Честно говоря, до того, как они начали «помогать», в моей жизни все было хорошо. В итоге спустя какое-то время я была отчислена.
Примерно в этот же период шло «дело студентов», по которому была арестована моя подруга. Так как официально на заседание могли попасть только родственники, мы (те, кто хотел присутствовать) пользовались лайфхаком и выдавали себя за братьев и сестер, объясняя разность фамилий тем, что у нас разные отцы.
После моего отчисления стало понятно, что из страны придется уехать. Так и случилось. Спустя несколько месяцев после начала полномасштабного вторжения России в Украину я уехала.
В эмиграции я уже год. Очень хочется домой, но я отдаю себе отчёт, что на Родину мы в ближайшее время не вернёмся. Я по-прежнему активно участвую в беларуских мероприятиях и стараюсь делать всё, что в моих силах, для помощи пострадавшим от режима. Чувствую, что этого явно недостаточно, однако я не отчаиваюсь. Знаю, что история полна сюрпризов.