Но и тогда, и сейчас я не знал и не знаю, чего хочу. Для чего получаю с каждым годом все больше и больше бумажек, картонок, пластиковых карт. Люди, которых встречаю, дают работу, мимолетное увлечение собой. Кто-то дает приют, кто-то наполняет энергией и теплом, но все они рано или поздно уходят. К этому, наверно, привык каждый из нас еще со школы, а возможно и с детского сада: рядом остаются лишь единицы людей. Незнание и одиночество – это боль иммигранта.
Мое окружение
На момент начала событий 2020 года, я был студентом университета, домашним ребенком, хорошим сыном и внуком, бариста, человеком с большим количеством знакомых и ясным будущим в каком-нибудь офисе, где нужно было бы перекладывать бумаги с места на место.
После окончания гимназии я очень хотел поступить на юридический факультет, но Бог и родители уберегли. Я поступил в один из частных вузов страны на другую гуманитарную специальность и окончил первый курс практически с отличием. В частных вузах это было не очень тяжело. К большому сожалению, по моему мнению, многие преподаватели не имели базовых знаний для обучения, а студенты – даже базовых школьных знаний. Это достаточно важное замечание, которое впоследствии дало возможность выйти из своего мыльного пузыря, где я был в конце списка умных людей, а в университете стал умнейшим среди глупцов.
На втором курсе я перевелся в БГУ. Мне вкратце рассказали, как работает университет, как выглядит правильная система образования, где и в чем я могу поучаствовать. Так началась интересная студенческая жизнь. Но тогда в 2018 г. я даже представить не мог, что жизнь из интересной студенческой может превратиться в описанную ранее в исторических книгах. Я до сих пор не могу понять, где нахожусь? В учебнике истории, в аннотации к социальному эксперименту или в дешёвом боевике, где уровень абсурда зашкаливает по всем фронтам.
Проблем с адаптацией после перевода в другой ВУЗ не возникло. Мне очень повезло с преподавательским составом, сотрудниками деканата и однокурсниками. Мне улыбались с первого и до последнего дня, чему я очень благодарен по сей день. Академическую разницу в 12 предметов я пересдал за неделю, а после чего полноценно приступил к учёбе.
Чтобы понять, в каком окружении я учился, коротко опишу своих одногруппников. Они представляли разные социальные группы, разные города и деревни и даже разные страны (Китай и Туркменистан). Хотя, судя по отношению к людям, Беларуси и эти две страны мало чем отличались друг от друга, особенно в любви к культам, твердой вертикали власти и большого количества мужчин в форме на улице. Несмотря на колорит группы, никто не позволял себе хамского поведения по отношению к менее обеспеченным студентам, даже наоборот, все старались помочь друг другу. Каждый, по возможности, показывал свой мир, в котором он рос. Что характерно для факультета международных отношений – неуспевающих студентов было мало. Конечно, были спортсмены, которые поступали на факультет по специальной квоте. Встречались люди, которые много лет изучали английский язык, но читали по слогам. Все всё понимали, но даже эти люди не были отделены от группы. Сказать, что мы были дружными? Да, в какой-то мере, даже очень дружными, но дружба в университете зачастую строилась на понимании пользы. Этим и был прекрасен университет. Мы учились жить во взрослом мире, потихоньку снимая розовые очки. Я был в этой компании харизматичным потеряшкой. В переводе с французского, я был человеком для всех и не для кого. Чтобы пройти из курилки до любого кабинета в университете, мне нужно было обнять минимум 10 человек. Не кривя душой, скажу, что меня знал почти весь университет, однако близких друзей я не имел.
Что касается преподавателей и администрации университета, то нам очень повезло: у нас была относительная свобода, была возможность вести дискуссии. С деканатом у меня были прекрасные отношения. Иногда я приходил за советом именно к этим заботливым женщинам. Мне всегда улыбались, помогали и иногда даже угощали едой. До 2020 года преподаватели практически все были добры и вежливы, с достаточно хорошим чувством юмора и умением правильно расставить границы. Однако, были и преподаватели, от которых «страдали» почти все студенты. Нужно отдать им должное: предметы этих преподавателей я знаю до сих пор. Это были мастодонты своей специальности и это вызывало уважение. Именно к таким преподавателям меня всегда направляли первым: при опоздании, на сессии, либо при возникновении каких-либо вопросов. Они не могли на меня злиться и всегда начинали улыбаться, чем пользовались другие мои одногруппники.
2020 год многое поменял
Как я писал ранее, университет – это место, где одни используют свои сильные стороны для выживания, а другие используют твои сильные стороны в личных интересах. Я тоже использовал сильные стороны своих одногруппников.
Что касается политики, то ее мы обсуждали на лекциях, на семинарах, постоянно читали новости и изучали характеристики разных политических систем. Однако про внутреннюю политику высказывались единицы преподавателей. Скорее всего опасались. Одногруппники в неофициальной обстановке очерчивали свои позиции более четко и ясно. Однако те из них, кто больше всего рвался проявить свою позицию в „мирное время”, впоследствии вели себя во время выборов ниже травы, боялись проявить хоть какую-то смелость. Я же в свою очередь, как и большинство одногруппников не сильно разбирался, как функционирует политика и экономика. Часть из нас уже работала, часть искала работу в сфере IT, часть хотела уехать за границу. Нас мало интересовало происходящее с предпринимателями, мало интересовали заработные платы в сёлах, мало волновало, как работает пенитенциарная система в стране, а также чьей зоной влияния мы являемся. Нет, мы не были дураками, мы прекрасно понимали в каких условиях живём, понимали, что у нас автократия, понимали, что советские стереотипы передавали их поколения в поколение даже после его распада советской империи. Понимали, что, если хочешь жить хорошо, нужно уезжать или искать возможность пробиться в верхи. Можно сказать, что пока нам давали жить. мы жили и наслаждались студенчеством.
Для меня студенчество закончилось с началом ковида
Вместе с другими студентами я участвовал в конкурсе, который проводился факультетом. Один студент из нашей команды заболел, так я официально попал в зону риска. На следующей день мне позвонил санитарный врач и спросил, в какое время меня будет удобно госпитализировать. Я стоял недалеко от станции метро «Октябрьская» со своей подругой, которая давала мне уроки французского. Собственно, это было наше третье и, как оказалось, последнее занятие. В головах у нас, в тот прекрасный солнечный день, было только одно слово - "конец всему". Никто на тот момент не представлял, насколько опасен ковид, как он реально передаётся, какие симптомы. Даже самая маломальская статистика смертности отсутствовала. У нас в стране в принципе проводится политика "умиротворения" по отношению к психике населения. Если взрывается АЭС, идёт революция, случилась пандемия, то ты, скорее всего никогда не узнаешь всей правды. В худшем случае, в застенках Володарского тебе объяснят, что твоя правда никого не интересует. Эта истина стала явной для нашего поколения, начиная со времени ковида.
Через 3 часа ко мне приехала скорая помощь, правда без специального бокса, куда клали зараженного ковидом человека. Пока я измерял температуру, девушка фельдшер гладила моих котов. Я просто паниковал, на всякий случай. Когда я позвонил родителям и сказал о госпитализации, мама рыдала в трубку и умоляла не умирать! Если честно, я и не планировал.
Кожвендиспансер, в котором я лежал вместе с другими студентами и преподавателями факультета, контактировавших с заболевшим, казался мне чем-то вроде парка развлечений. Мне разрешали курить в туалете, друзья передавали коньяк в термосе, а родители – вкусную еду из дома. Вечерами я высовывался из окна и слушал истории про Китай от старшего знакомого с факультета. Мы играли в онлайн-игры со всем факультетом. И держали нос по ветру.
Меня выписали через 5 дней. Я был одним из первых на свободе, но мне никто ничего не объяснил, просто сказали: «Собирай вещи». И больше никакой информации.
Скорее всего, ковид меня больше бы не коснулся напрямую, но мои родители – врачи. То, что тогда происходило с медициной, можно сравнить с сущим адом. Не было сменных комплектов защиты, все стиралось по несколько раз. Масок было лимитированное количество: одна, максимум две на смену. Крутись, как хочешь. Так было везде: от стационара до скорой помощи и реанимации. По телевизору говорили, что у них все хорошо: медики всем обеспечены, никакой помощи не нужно. Государство практически бросило медиков, да и всех белорусов на произвол судьбы. Медицинские работники рисковали своей жизнью. Так вот, мои родители заболели и более 50 дней провели в больнице с двусторонним воспалением легких. По этой причине мне нужно было находится 14 дней на домашнем карантине: я не мог навестить родителей и каждый день боялся их потерять.
Вот именно тогда я начал ненавидеть пропаганду, правительство, милицию, судей, прокуроров и всех остальных так называемых слуг народа. Чиновники из разных этажей вертикали власти боялись вызвать панику, и поэтому заставляли всех вокруг умирать или лишаться здоровья с «кляпом во рту». Тогда я впервые желал смерти ничтожествам, которые, из-за страха за свою шкуру, делают все, чтобы люди страдали.
Все предыдущие события начали перерастать в очередное антиутопическое событие – предвыборную гонку. Опираясь на опыт предыдущих выборов, я знал, что приятного будет мало, но в этот раз на стороне добра был общедоступный интернет, сильное недовольство и дикая усталость от пандемии.
Все понимали, что начинается игра без правил. Было очень интересно, как власть будет действовать в отношении оппозиции, что будет в этот раз делать с людьми и будет ли это похоже на 2010 год.
Описание предвыборного процесса достойно отдельной книги
Если быстро пробежаться по основным моментам, то первые аресты оппозиционных лидеров были ожидаемы. 29 мая 2020 г. в Гродно задержали Сергея Тихановского. То, что это будет так грубо и нагло, что это будет за несколько месяцев до выборов, а тем более, что власть будет использовать комбинацию, где пожилая проститутка станет полноценной коллегой молодых милиционеров-симулянтов, искренне — это было вау.
Такие длинные очереди при сборе подписей я видел в последствии, только для получения апостиля, чтобы выехать из страны. Километровые цепочки людей, которые искренне улыбались, когда увидели сколько таких же белорусов, как и они. В тот момент начинался праздник.
Следующим этапом стала полная зачистка кандидатов: убрали почти всех. Власть издевательски бросила народу «кость», оставила жену Сергея Тихановского Светлану в списках для голосования, чтобы сделать из нее куклу для битья. Но и оппозиция, и простые люди увидели в Светлане единственную возможность! Телефон из рук не выпускал ни я, ни любой другой белорус, чтобы не пропустить следующую новость.
После была череда митингов со своими героями и шлейфом абсурда
А потом состоялись выборы. Наблюдатели стояли за дверями участков, члены избирательных комиссий, больше похожие на скукоженных ящериц, сидели внутри и дрожащими руками начинали подделывать первые протоколы.
Я ездил к друзьям, которые стояли на пунктах «защиты здравого смысла» на территории школы, а точнее между входом в учебные заведения и пивным ларьком с завсегдатаями, и привозил им воду. Тогда я увидел, как «блюстители закона и правопорядка» проявляют крайний гуманизм, я бы даже сказал, какую-то особую любовь к представителям нетрезвого населения нашей столицы. Что касается независимых наблюдателей – людей с высшим образованием и биноклями в руках, то такие люди нашему государству явно были не нужны.
9 августа 2020 года – день выборов. Столько людей в белых рубашках, с белыми браслетами на руках и с искренними улыбками на лицах, до этого я не видел ни разу. Соседи, наконец, спустя много лет узнали, что с другими соседями можно разговаривать и получать от этого удовольствие, а не только кивать головой при встрече. Кажется, в тот день люди по всей стране познакомились друг с другом.
Что касается самой процедуры, то людям в лица милиция нагло смеялась, мол ничего у вас не получится, вы – черви, а мы – короли, лица у членов избирательных комиссий были такие же. Но люди были счастливы и уверены: вот-вот, буквально через несколько часов, они снимут с себя кандалы, ибо невозможно обмануть столько человек. Все же видят, что победила Тихановская.
Вечером я пришёл на участок, чтобы посмотреть предварительные результаты выборов. Туда также пришли несколько сотен соседей. В школе, где находился мой избирательный участок, окна были завешены плакатами про бравых пионеров. Потом начали выключать свет, чтобы мы ничего не видели. Несколько раз приходила милиция, чтобы отогнать нас от окон. Мы же пели, смеялись с их трусости и получали первые смс от знакомых: «На соседние участки приехал ОМОН и пакует людей. Берегите себя!» Действительно, в гимназии, в которой я раньше учился, в момент, когда мы пели песни, начались первые задержания, но делали это почти без применения силы. Этим людям повезло, вернее, повезло больше, чем другим пяти тысячам задержанных в ту ночь.
Около девяти вечера полностью погасили свет на избирательном участке. Результаты так и не вывесили. Вышла сотрудница милиции и сказала всем расходиться. Люди требовали выполнить их законное право – увидеть протокол с результатами голосования. Комиссия к собравшимся так и не вышла.
Я вернулся домой, собрался к выходу в город. Ночь должна была показать, что люди увидели наглый обман. В центр города начали стекаться группы людей: студенты, рабочие, врачи, архитекторы, байкеры… Мы все шли к стеле. По всему пути стояли патрули по два-три человека. Они тряслись, когда видели, сколько людей идет в центр. У нас же был дикий азарт, глаза горели. Беларусь начала оживать!
Немига нас встретила грохотом. Никто не понимал откуда этот звук: дикий звук, как будто сотни отбойных молотков одновременно разбивают асфальт. Автозаки в огромном количестве ехали по мосту. Не прошло и трех минут, как дорогу к стеле перекрыли несколько десятков одинаковых черных тел со щитами. Если когда-нибудь слышали, как сотня человек стучит твердой резиной по металлу, вы никогда не забудете этот звук. Люди начали убегать. Рядом со мной стоял человек, который громко кричал: «Мы – не куропатки! Конфетами нас тут угощать не будут. Мы либо идем вперед, либо нас перебьют». Люди остановились, развернулись и пошли на ОМОН с белыми лентами на запястьях. Сразу скажу, это оказалось не лучшим оружием в борьбе со злом. Передо мной ударили девушку. Удар был такой силы, что скатал ткань на ее байке. Девушка от шока замерла и ожидала следующего удара по маленькому хрупкому телу. Я выдернул ее из толпы и посадил на бордюр. Со мной в толпе остался только один друг, остальные друзья убежали. Я оттаскивал друга от ОМОНа. В эти секунды мы увидели и услышали первые взрывы светошумовых гранат. Я сказал, что нужно отходить. Спорить со мной никто не стал, все понимали, что нас либо будут брать в тиски, либо у нас есть несколько минут и мы успеем уйти. Мы начали уходить дворами, через какие-то кусты, слыша, как в соседних закоулках «доблестные» представители власти охотились на людей. Мы вышли к проспекту, там нас ждал друг на машине. Интернета в стране уже не было 3 часа. Я впервые за лет семь отправлял СМС. Проспект гудел: это был сплошной длинный гудок. Из окон машин девушки размахивали бело-красно-белыми флагами. Они праздновали и даже не знали, что в километре, во дворах началась бойня. Оставшуюся часть ночи мы не отрывались от телефонов, читали новости в независимых каналах: кого-то задержания, кого-то переехал автозак. Писали о взрывах, о том, что в Пинске на улицах закончились скамейки и ОМОН, о том, что застрелили человека.
Утром наступила пугающая тишина. Только по телевизору на кухне передавали новости о победе Лукашенко. С самого утра мы с друзьями сидели в кофейне. Город жил в обычном ритме, как будто ночью ничего не происходило. Потом я с другом поехал в строительный магазин, ибо ночь обещала быть такой же как и предыдущая, возможно и хуже, поэтому хотелось иметь хотя бы каски. Так и оказалось. Мы договорились, что будем оказывать медицинскую помощь пострадавшим и развозить людей по больницам. К вечеру многие водители начали вешать на свои машины надписи с красными крестами, грузить аптечки и выезжать в город. Около девяти вечера мы начали получать сообщения, что на Пушкинской начиналась чуть ли не гражданская война. Начало выходить Уручье. В Серебрянке ОМОН боялся подойти к протестующим. Мы стояли между двумя станциями метро «Петровщина» и «Малиновка» у скульптуры зубра: на одной из крупных стоянок. У парка начали собираться люди. Сначала было около 30 человек, а через каких-то полчаса парк и прилегающая территория заполнились людьми. Мегафон без перерыва повторял кричалки и давал понять всем, что никто не сдастся. Еще через двадцать минут парк начали окружать автозаки. Около четырех сотен форменных тел с дубинами наперевес беспощадно били людей, кидали гранаты, стреляли резиновыми пулями. Мы стояли через дорогу и не понимали, что делать дальше. Начали развешивать на столбы аптечки. Позже за спинами услышали стрельбу. Выехал черный джип с вдребезги разбитыми стеклами и помятым кузовом. Из него вышло четыре бледных как снег мужика. Они попросили нас проверить безопасную дорогу для отъезда. Одна машина поехала проверять дорогу, а мы остались на месте, чтобы в случае чего запрыгнуть в машину и увезти оставшихся пятерых. Мужики сказали, что они, как и я с друзьями, стояли с красными крестами на машине, когда прилетели первые удары и вопросы от сотрудников ГАИ: «Кого вы, суки, собрались спасать?». К часу ночи мы разъехались по домам. Следующие ночь и день мы сидели дома.
VPN дал возможность выхода в интернет, это было день на четвертый после выборов. Тогда содрогнулись все: сотни видео, где люди кричат от боли за стенами РУВД и Окрестина, фото людей с кровоподтеками, переломами. В четвертую ночь появились страх, боль ужас и гордость. Волонтерский лагерь и солидарность… Мы узнали, что наши друзья, бывшие одноклассники, коллеги с работы пережили пытки. Следующим утром я созвонился с одноклассницей, и мы поехали в БСМП, где увидели полностью переломанного друга. Никто не сдерживал ни слез, ни злости.
В воскресенье 16 августа в центр города стекались уже целые реки с бело-красно-белыми флагами. Это был самый счастливый день 2020-го года. Улыбки, отсутствие страха, уверенность в победе, на лицах у людей было все. Красота и гордость, которой я не встречал ни до, ни после. Я никогда не считал себя патриотом, однако всегда был пацифистом. После первых новостей с Окрестина я понял, что в этом случае, патриот и пацифист – это один и тот же человек.
Дальше был незабываемый месяц: ежедневные посиделки с соседями, еженедельные марши по воскресеньям. Нелепые новости, в которых бывший президент бегает без рожка в автомате, что даже собственная свита над ним смеется. Выступления по телевизору, где во всеуслышание бывший президент признался, что давал приказы убивать людей… И постоянное вранье, вранье, вранье...
Люди начали самоорганизовываться, создавать независимые профсоюзы, собирать деньги, искать возможности для помощи друг другу. Так мы всей страной подошли к началу нового учебного года. Первого сентября студенты не сидели в аудиториях. Студенты гуляли по городу, гуляли громко.
Четвертого сентября в МГЛУ ОМОН решил провести задержания. Пятого сентября студенчество с плакатами вышло на улицу, чтобы дать понять, что мы – не мясо, с нами нельзя поступать как с рабами. Я отпросился с французского, буквально минут на 15, чтобы спеть песни во внутреннем дворе университета. Преподаватель очень не хотел меня отпускать потому, что очень сильно за меня волновался. Я заверил, что все будет хорошо и я обязательно вернусь на пару. В следующий раз мы встретились через 10 дней.
Каждый раз, выходя на протест, я хотел, чтобы прекратилось насилие, чтобы людей уважали и перестали унижать.
Как впоследствии говорил мой декан, ”я смогу призывать студентов и преподавателей выйти на улицу только тогда, когда смогу обеспечить их полную безопасность”. В тот день часть преподавательского состава вышла на улицу вместе со студентами. Около полутора сотен знакомых лиц с разных факультетов пытались попасть на проспект, чтобы присоединиться к общему студенческому маршу. Однако пять серых микроавтобусов “Спринтер” исключили для нас такую возможность.
Первую атаку наша сцепка сдержала, даже несколько минут удалось поговорить с сотрудниками подразделения о тотальной несправедливости происходящего. Как только сцепку начали рвать, я отдал вещи своей преподавательнице и попросил в случае задержания отдать их родителям. Преподавательница с сыном смогла спрятаться в кафе, недалеко от магазина “Глобус”. Когда передо мной флагом пытались удушить младшекурсника, у меня в первый раз пропал страх и пришло понимание, что тела в масках – это всего лишь люди. Я сильнее их! Я одной рукой смог спасти от удушения товарища. Сцепку рвали минут пять, но никакого успеха. Мы выстояли. Бусы уехали, часть студентов пошла обратно в университет, часть продолжала движение к колонне. Микроавтобусы вернулись через несколько минут. Нас было гораздо меньше, чем в первый раз. Оставшиеся стояли вдоль стены ресторана, где нас вырывали из шеренги по одному. Девушка рядом упала в обморок. В эту секунду страх пропал окончательно. Я начал кричать на ОПГ (организованную преступную группировку), которая нас задерживала, чтобы они вызвали скорую. Я помню глаза, которые смотрели на меня из-под маски. В тот момент сотрудник просто стоял и трясся в оцепенении. Однако его коллеги начали заламывать мне руки сзади. Последние две фразы, которые я успел сказать на свободе: «Нихрена, пацаны, никуда я с вами не пойду… Меня мама дома убьет». Я попросил незнакомую девочку, стоящую передо мной, поцеловать меня, ибо неизвестно было, через сколько я увижу милые мне лица. Девочка поцеловала меня, я улыбнулся. Сзади несколько огромных ладоней с силой оттаскивали меня от девушки. Меня и коллегу по несчастью задерживали шестеро матерых мордоворотов. Мы держали друг друга под руку. Мы чувствовали себя мешками с картошкой, такая национальная черта, сравнивать себя именно с этим корнеплодом. Руки нам так и не смогли заломать, поэтому просто толчками впихнули в микроавтобус и поставили на колени. Я пытался симулировать сердечный приступ, чтобы вызвали скорую помощь и не везли в тюрьму. Парень, с которым нас задерживали, начал говорить по-французски, я перестал держаться за сердце и начал подыгрывать: «Это – студент по обмену из самой Франции приехал, а я – переводчик”. Так следующие 40 минут мы и ехали, перешептываясь на французском. Когда один из милиционеров начал кому-то жаловаться по телефону, что у него очень тяжелая работа, один из задержанных громко поинтересовался: «А не пожалеть ли тебя, сука?». Это был самый напряженный момент задержания.
После задержания нас привезли в Ленинский РУВД, где сфотографировали, сделали опись имущества. Меня вызвали к начальнику и сказали, что будут судить за организацию массовых протестов. Но я был лишь простым участником. Что в последствии показала проверка телефона и видео с камер сотрудников.
Через час под стенами РУВД стояли родители, одногруппники, СМИ. К нам приехали деканы, которые принесли нам соки, печенье и, что было очень иронично – сухари. Они смогли договориться, чтобы большую часть студентов отпустили. Однако меня не отпустили и обещали показать все прелести работы пенитенциарной системы.
Перед тем, как нас посадили в автобус для поездки в одно из самых непривлекательных мест города, мы успели поперекрикиваться с родными, поблагодарить декана за еду и поддержку, что с нами все будет хорошо. Я решил узнать у майора, что он будет делать, если протест победит? В ответ он сказал, что заявление, на случай смены режима, уже лежат у каждого милиционера дома: «Просто скажем, что мы очень хотели уйти, но нас обещали посадить. Мне кажется, что нам поверят… А вам, удачи, пацаны». Нас еще несколько раз сводили покурить и мы отправились в путь. Картина была жалкой: худой парень в балаклаве- конвоир, рядом несколько студентов-бугаев и водитель с отвратительным музыкальным вкусом и мерзким чувством юмора. Ехали мы под песню «Кайфуем», до сих пор не хочу знать, кто ее автор.
На Окрестина нас поставили по 2–3 человека в бетонные стаканы. Потом выводили по одному, раздевали, просили проверить вещи: сходится ли все с протоколами описи, спрашивали про хронические болезни и возвращали в стаканы. Процедура прошла достаточно быстро, на все ушло около получаса. Мы за это время успели нанести одну из сотен надписей на стены стакана, что-то вроде «Студенты по 23.34 передают привет следующим сидельцам» и дата. Весь стакан был исцарапан подобным. Потом повели в камеру. Мы начали лепить четки из плесневелого хлеба, который лежал на полу, попросили туалетную бумагу и сигарет, смогли выпросить еще ручку и пару листиков бумаги, играли в мафию. Нам повезло, молодому конвоиру было очень интересно с нами говорить. Парень был совсем зеленым, по ощущениям, даже младше меня.
Кормить нас, к сожалению, в тот день не стали и прикурить принесённые сигареты было не от чего. Мы просто много говорили. Следующим вечером пришел этот же молодой конвоир, принес свою ссобойку из дома. Он давал нам прикуривать каждый час…
Допрос проводили крайне мерзкие люди. Я не знаю, что они хотели узнать, имея такой скудный словарный запас с превалирующими выражениями, начинающимися на “бля”. После допроса нас вернули в камеру. Когда мы спросили у молодого конвоира, что он тут делает, то услышали: «Если бы меня тут не было, вам было бы легче?». Вопрос был, естественно, риторический. Почти ночью пришла первая передача, в которой мама передала книгу, где между строк на 19 странице было одно сообщение: «Будет адвокат».
На следующий день начался суд. Я был в рубашке, жилетке, брюках, одним словом, одет с иголочки. Ну, а что хотели? Задержали личность. Суд проходил по скайпу: я на Окрестина, суд, никто не знает где. За моей спиной сидел явно понимающий весь контекст участковый. За все время в комнате он ни разу не смог посмотреть мне в глаза. Ко мне на суд пришли все, кого я ждал и не ждал: родители, лучшие друзья, одногруппники, журналисты. Около 50 человек в общей сложности. Судья, судя по ее лицу, не понимала, кого будут судить. Суд длился три часа. Родители и ребята из университета сделали все, чтобы меня выпустили в тот же день. Они принесли три ноутбука для того, чтобы показать видеозаписи, взяли характеристику из деканата, которой позавидовал бы любой специалист. На тот момент мне было важно увидеть родителей: убедиться, что с ними все хорошо и они держатся. Мы успели перекинуться несколькими предложениями, и я успокоился. Суд хоть и шел три часа, но вердикт был написан у судьи заранее – 10 суток. Я услышал, как мама спросила: «За что?». Одногруппницы начали плакать. Я закрыл ноутбук и вышел в коридор. Меня никто не останавливал. Я просто вышел, сходил умыться и остался ждать, когда меня заберут обратно в камеру. Как только я уселся на лавку в коридоре, вошел человек, который с порога спросил: «Ну что, всем фашистам дали сутки?». Тогда впервые моя интеллигентность дала сбой: я спросил, кто эта сука такая и где ее научили так разговаривать. Его речь была даже не трасянкой, а каким-то неведомым языком. Сразу было видно, что учился он крайне плохо и не знал даже базовых правил русского языка, про правила этикета даже говорить не нужно. У нас произошла перепалка, в которой на мою сторону встали двухметровые задержанные по административному делу и даже следователи, которые находились в тот момент рядом. Они просили меня не трогать юродивого. Юродивый же, поджав хвост и уши, спешно удалился. Оказалось, что это был следователь и я осознал, что нашу судьбу решает тотальное быдло. В эту ночь нас перевели в ЦИП (Центр изоляции правонарушителей). Мы несколько часов стояли в прогулочном стакане. Я украл из личных вещей сигареты и спички и все это время мы курили. 13 незнакомых людей в небольшом пространстве. Были ведущие с БТ, известные люди с забастовок и никому неизвестные студенты. Нас привели в камеру только двоих: меня и младшекурсника, с которым нас вместе задержали. Это была самая холодная ночь в моей жизни. Окно, которое невозможно закрыть, мышь, грызущая пол. Кого-то бьют в коридоре и слышны стоны. А два студента обнимаются, чтобы согреться и ждут, когда придут бить их. От страха мы так часто ходили в туалет, что в конце концов, ничего кроме воды из нас не выходило.
Утром нас этапировали в Жодино. Я успел познакомиться с будущими сокамерниками, перекрикиваясь из стакана в автозаке. По приезду очередная процедура с оголением тела и проверкой личных вещей и передач. Собственно, очередная процедура, потом формирование камер и расселение. Лагерь совсем не детский, а очень и очень взрослый. Со мной сидели двое ребят, которых задержали вместе со мной, несколько айтишников, маркетолог, рабочие и один зек, который явно был «ушами». За 7 дней мы успели провести несколько курсов для общего развития, кто-то учил программированию на бумаге, я учил английскому, а в конце дошло даже до мастер-класса по пикапу. Остальное время мы читали, учили феню и разгадывали кроссворды. В душ нас не водили. На прогулке за все время были 15 минут. Однако благодаря баландерам (заключенные, которые разносили еду) мы могли относительно свободно курить. Со мной сидели очень приятные люди, очень воспитанные с образованием, многих из которых я встретил потом в Варшаве. Дни тянулись медленно, но я держался, в особенности благодаря маминым запискам в книгах, я их читал как мантру и каждый раз, прочитывая перед сном, улыбался во все 32 зуба. Что важно отметить, за это время я перевидал много разных конвоиров, но запомнил надолго лишь одного, к которому начальство и коллеги обращались “Миша, бля, как ты задолбал, иди сюда”. Мне кажется, что это был самый известный конвоир в Жодино. Одним словом, каким вы себе представляете слово «чмо», так и выглядел Михаил.
Из тюрьмы я выходил с широкой улыбкой. Меня встречало четыре машины: мама и папа, родственники, друзья. Меня встречали как героя. Мама и вообще говорила, чтобы я лимон съел, ибо люди после тюрьмы с улыбкой не выходят. Из самого запоминающегося: мама спросила, курил ли я? На что услышала ответ на чистой фене: «Когда баландер чиркала на тормоза передал, смолили, а потом бычковали». От сленга я избавился достаточно быстро, а вот руки за спиной держал еще полгода…
За десять дней родители состарились на десять лет…
Во дворе меня встречали как самую радостную весть, я был одним из первых, кто отсидел. После меня отсидел почти весь двор. Я столько лет не знал, что рядом живут такие прекрасные люди. Меня встречала почти сотня человек. Это был праздник. Наш флаг развевался везде. В университете меня тоже встретили, как легенду из сказок: обнимали все, даже декан и администрация, что уж тут говорить о студентах.
Мама, каждый раз, отпуская меня в город одного, впадала в истерику, если я не брал трубку через два гудка: бралась за сердце и валидол. Поэтому в январе 2021 года я эмигрировал. Потом ненадолго вернулся в Беларусь, наверно, на предпоследнем самолете, защитил диплом и уехал обратно.
Я выучил язык, работал в ночные смены уборщиком в ночном клубе, хотя мне раньше говорили, что дворников с высшим образованием не бывает. Несколько раз попадал в передряги, где мое и без того замученное лицо заливали перцовым газом. Затем поступил сразу в 4 университета. Выбрал специальность, связанную с политологией и уехал из Варшавы.
Потом началась война. Беларусь оказалась ее непосредственным участником, причем со стороны агрессора. Я делал все возможное, чтобы отстоять свое имя и племя. Я ездил на границу, где готовил еду, волонтерил на вокзалах и в общежитии, помогал финансово и морально всем, кому мог помочь. Собственно, этим я занят до сих пор. Я видел столько опустошённых взглядов, что через их призму посмотрел на жизнь от и до. Многие за всю жизнь не смогли бы увидеть такое количество горя и боли, сколько видели эти глаза. Почти 4 года беспрерывных приключений и событий, каждое из которых достойно отдельной книги, были лишь легким шлепком, который мне дала Судьба в сравнении с тем, что пережили эти люди.
Что же в итоге? Рад ли я такой жизни? Вижу ли я будущее? Смогу ли когда-нибудь вернуться домой?
А в итоге я рад, что моя жизнь стала действительно неповторимой, я рад, что вижу жизнь такой, какая она есть: многогранная – прекрасная и уродливая одновременно.
Я – маленькая, но неотъемлемая частичка истории мира. Будущее я вижу не дальше, чем на неделю, однако планы стараюсь строить. Тоска по дому – это самая страшная мысль, которая крепко сидит в моем сознании. Я думаю об этом слишком часто. Разумом я понимаю, что я – это представитель далеко не первого поколения белорусских иммигрантов, которые надеялись на скорое возвращение домой, но не смогли вернуться. Я лишь хочу навещать могилы своих родственников, ибо почти все близкие живые также покинули Родину. Поэтому я буду продолжать лелеять надежду на возвращение.
Я прекрасно понимаю, что даже вернувшись домой, я так и останусь иммигрантом
Пока я не понял: выиграл ли я золотой билет в светлое будущее или проклятье остаться навсегда вне дома. Пока не могу делать выводы. К сожалению, еще не так много опыта. Я знаком с лидерами оппозиции, пусть даже мельком. Со своей перспективы, я вижу неопытность нашей системы, я попаду туда и буду расти вместе с ними. У меня очень большое уважение к людям, которые стараются сделать наше будущее светлым. К 2035 году я сделаю все возможное, чтобы стать значимой фигурой в моей родной и прекрасной стране, я приложу все усилия, чтобы вернуться домой.
Как же я могу помочь сам себе и другим белорусам, находясь в иммиграции? Я получаю образование и рассчитываю только на свои способности. Я стараюсь как можно быстрее обрести работу в международных организациях, которые имеют возможность влиять на ситуацию в нашей стране. Я уже являюсь ассистентом европейского посла. Дальше буду стараться попасть в приближенные к ПАСЕ структуры и быть полезным своей стране. И работать, работать и еще раз работать. Развиваться во всевозможных направлениях, чтобы, вернувшись домой, быть полезным.
Чего же все-таки хочу? Я хочу чистой любви, счастливых родителей, друзей рядом, вернуться домой, справедливости, хочу, чтобы быдло, которое издевается над людьми получило по заслугам, хочу счастливой и обеспеченной жизни, а в конце – самый длинный и яркий некролог в мире.
Я буду гореть и светить, я буду гореть и греть.
Сейчас мне 23 года. Я – иммигрант, студент магистратуры, сын, ассистент европейского посла, бармен, переводчик, европеец, белорус, одновременно инфантильный и очень ответственный. Таких как я называют потеряшками. Но из-за таких, как я, человечество найдет путь.